Джулия [1984] - Ньюман Сандра

В конце концов Джулия робко подошла к парнишке из челяди, который выгуливал длинномордого спаниеля. Юноша с готовностью склонился над запиской, но, прочитав адрес, изменился в лице:

— Ничего себе! Да, честно скажу — знаю, где это. Отвести вас прямо туда не могу, но, если хотите, провожу до того места, откуда виден этот дом.

— А, так вам знаком товарищ О’Брайен?

Этот вопрос вызвал некоторое затруднение.

— Дом знаю. Кто ж его не знает. Слушайте, только вы на меня не ссылайтесь.

— А на кого же мне ссылаться?

— Да, точно, в самом деле. Тогда ладно.

Парнишка стремительно припустил вперед — Джулия, как и спаниель, едва поспевала следом, причем пес ее обгонял и время от времени оглядывался, вроде как сочувственно. Провожатый не оглянулся ни разу. Всем своим видом он показывал, что уже сожалеет о своей покладистости, и Джулия заподозрила, что он, не ровен час, умышленно заведет ее неизвестно куда. Наконец он остановился на каком-то перекрестке и указал пальцем:

— Вон там, видите? Современное здание, высотка, с флагами по углам. Только смотрите обо мне не распространяйтесь!

— Да с какой стати? — возмутилась Джулия.

Но парень уже трусцой бежал в обратном направлении впереди спаниеля.

До этого здания было уже совсем недалеко: прямоугольное, почти целиком застекленное, оно и впрямь походило на Хрустальный дворец. У входа дежурили двое охранников в красных мундирах. Собрав в кулак всю свою волю, она протянула одному из них измятую уже записку, лапидарно подтверждающую вызов. Но охранник, пробежав ее глазами, осклабился и стал приветливым, даже любезным, чего менее всего можно было ожидать от охранника. Его напарник отворил дверь и с белозубой улыбкой провел посетительницу в вестибюль — необъятный зал высотой в три этажа. Стены были оклеены обоями с затейливым орнаментом из переплетенных цветов и листьев. Джулия попыталась вообразить, на каких стремянках стояли маляры, когда оклеивали эти стены без единой неровности или морщины. Какой же длины были полотнища? Мыслимо ли справиться с такой задачей? Сходные признаки мастерства просматривались во всем. Плинтусы безупречно прилегали к стенам, окраска не выдавала ни одного мазка. Шерстяной ковер насыщенного зеленого цвета лежал идеально гладко, как будто пол заливали жидким покрытием. И ведь никакого запаха. Если здесь чем-то и пахло, то, по ее ощущениям, лишь свежим воздухом. Джулии подумалось, что роскошь может заключаться не только в изобилии, но и в отсутствии чего бы то ни было. И больше всего поразило ее отсутствие грязи, какое невозможно было представить в других районах Лондона: там воздух на одну десятую состоял из копоти, отчего носовой платок, если высморкаться, становился черным.

Охранник подвел ее к лифтам. Кабин было шесть, и каждая — со сверкающими серебристыми дверями. Ни на одной не висело объявления о срочном ремонте. Мужчина сам нажал на кнопку, и за стеной тут же поcлышалось слабое урчанье — это пришел лифт. Двери почти беззвучно скользнули в стороны. Внутри обнаружился ковер того же насыщенно-зеленого цвета, на стенах поблескивали дубовые панели. Внутри уже стоял кто-то из обслуги; Джулия посторонилась, чтобы дать ему выйти. Но тот не шелохнулся. Вместо этого он учтиво спросил:

— Вам на какой этаж, товарищ?

За нее ответил охранник:

— К О’Брайену.

От этого физиономия лифтера утратила всякое выражение. Он как-то съежился, когда в кабину вошла Джулия. Зато перед ней в полный рост замаячил тот ужас, который развеялся было за время гонки по улицам внутрипартийного квартала. Двери закрылись, отрезав все звуки. Даже во время движения механизм работал почти неслышно; его заменяла беззвучная вибрация. А может, движения и не было? Джулия напрягла слух и невольно представила, будто обречена провести целую вечность в этой лишенной звуков и запахов камере наедине с человеком в белом сюртуке. В его напомаженных волосах застыли следы от зубцов расчески. Неужели такой субъект хоть раз был с женщиной?

Когда двери лифта открылись, она не сразу поняла, что предстало ее взгляду. Впереди не было даже площадки, по бокам — никаких коридоров. Она оказалась в гостиной с высоким потолком, четырьмя креслами и стеклянным столиком: лифт въехал прямо в квартиру! Там в мягком свете ожидал слуга-остазиец в белоснежной куртке. Этого человека отличали армейская выправка и живые умные глаза, но лицо было странно неподвижным. В детстве Джулия как-то раз видела мужчину, который после авиакатастрофы перенес пластическую операцию; лицо у того осталось изуродованным, и этот, даром что с правильными чертами, производил сходное впечатление. Можно было подумать, лицо его расплавилось, а потом при охлаждении застыло.

Без единого слова он повернулся спиной, и Джулия последовала за ним в еще более просторное помещение, которое своими размерами и элегантностью вызвало у нее новый прилив страха. Обои здесь были кремового оттенка, а панели безупречно белые, под стать смокингу слуги. С потолка свисала люстра. Она не горела, но ярусы хрустальных подвесок искрились в последних лучах солнца. В воздухе витал аромат свежесрезанных цветов, которые были расставлены в вазах буквально повсюду, а из смежной комнаты доносилось никем не оцененное пение кенара. Одну стену почти целиком занимало гигантское окно, выходившее на высотки и руины внешнепартийного Лондона в серо-алой дымке заката. Отсюда виднелся даже сверкающий отрезок Темзы с непременными проловскими лодчонками. Все здесь было чужое, неимоверное, за исключением одной знакомой приметы — металлической трескотни телекрана. Но как только Джулию посетила эта мысль, слуга как ни в чем не бывало подошел к телекрану, чтобы его выключить. Не приглушить, а именно выключить! У нее забрезжила слабая надежда, что именно в этом и заключается неисправность: телекран ведь не предусматривает возможности отключения. Но она уже понимала: неисправный телекран тут вовсе ни при чем. Время подобных игр прошло.

О’Брайен непринужденно расположился на черном кожаном диванчике, вытянув перед собой длинные ноги. Он оказался крупнее, чем помнилось Джулии, но, оставшись с ним наедине, она, вероятно, более остро воспринимала такую стать. В его позе ощущалась чуткость вкупе с легкостью, как у спортсмена на низком старте. Сейчас он был без очков. Лицо выглядело безобразно голым. Но почему-то нос картошкой и шишковатые надбровные дуги казались единственно подходящими для мужчины чертами.

Слуга присел где-то позади нее. Она и рада была бы посмотреть, куда он отошел, но не могла оторвать взгляда от О’Брайена. Ей пришло в голову спросить, хотя и без надобности, где у него уборная, лишь бы укрыться от хозяина квартиры. Можно ведь, наверное, выбраться из окна уборной и попробовать оттуда спуститься. Была и другая мысль: попросить включить телекран. Ее душила тишина. Но почему-то больше всего пугало то, что в худшем случае никто не узнает ее судьбу.

Глаза О’Брайена остановились на ней. Он так и не заговорил. И даже не шелохнулся.

В конце концов она, кашлянув, произнесла:

— Я получила записку с указанием явиться к этому часу. А товарищ Сайм подсказал, что речь идет о какой-то починке. На самом деле меня как-то раз уже вызывали, но я отправила вместо себя товарища напарницу: мы с ней подумали, что она справится лучше. Очень надеюсь, что это не было нарушением. Если мне не следует здесь находиться, то, конечно… Я бы никогда в жизни вас не побеспокоила.

От этой фразы слуга не то фыркнул, не то хохотнул. Джулия обернулась, но он без всякого выражения глазел на хозяина. Тогда ее уколола паника: она сообразила, что отвела взгляд от О’Брайена. Снова повернулась к нему — и увидела, что тот улыбается.

— Тебе страшно, — изрек О’Брайен. — Ты сейчас думаешь, что мне известны все твои сокровенные тайны, все нелояльные мысли, все предательские речи. Думаешь, я знаю обо всем твоем злосексе, о покупках на черном рынке, о причастности к заговору с целью государственной измены. Думаешь, что по совокупности преступлений ты заслуживаешь смерти.